Девятый (бают, предпоследний) фильм Квентина Тарантино мэтр представлял в Москве лично – «со всей русской душой», по какому случаю министр российской культуры Мединский гулял его по Кремлю и смотрел на гостя такими глазами, какими полагается смотреть на живого гения. Сам гений деловито заглядывал в Царь-колокол, примеривался к короне Анны Иоанновны, хвалил человека-амфибию и принимал в подарок томик Пастернака, на могиле которого в Переделкино сфотографировался еще 15 лет назад – так гений к гению липнет.
Все это создало в СМИ иллюзию, что Тарантино тоже наш – не как Крым, но как посол кинематографического рок-н-ролла в неритмичной стране.
Меж тем по своей отдаленности от России и ее щедрой души «Однажды… в Голливуде» может соперничать только с третьим фильмом Тарантино – «Джеки Браун». В кадре их сугубо американские разборки.
В неформальной истории США, в их журналах и в памяти народной 1960-е годы с их «духом свободы», контркультурным бумом и «золотым веком Голливуда» похоронили досрочно – в 1969-м. Отчасти это совпало с переменами в политике (именно в 1969-м в Белый дом въехал Никсон, пообещавший покончить «с этим бардаком» и немало в том преуспевший). Но еще сильнее нацию перепахала кровавая оргия, которую банда Чарльза Мэнсона устроила в одном из лучших домов Голливуда.
Общественное мнение большей части как самого Голливуда, так и американцев моложе 25 лет тогда стояло на позиции «мы за все хорошее против всей фигни». Против войны во Вьетнаме, против полицейского насилия, против расового неравенства, против тех, кто загрязняет природу-мать, и тех, кто колотит шваброй по своему потолку – твоему полу, когда вы с друзьями собрались, вмазались и слушаете The Mamas & the Papas. По этому принципу Мэнсон и его «семья» были однозначно своими – типичными «детьми цветов» с патлами, гитарами, альтернативными духовными практиками, наркотическими экспериментами, танцами голых под луной (именно в таком виде Мэнсон встретил своих посланников с «кровавой оргии») и радикальными взглядами на вопросы экологии.
READ Стартовали съемки 4-го сезона сериала «Ольга»
|
|
И вдруг цветы не просто показали колючки, а совершили акт чистого зла, символом которого стал труп 26-летней актрисы и просто красавицы Шэрон Тейт, изуродованный ножами, подвешенный к потолочной балке и с восьмимесячным плодом внутри. Таким образом Мэнсон хотел разжечь расовую войну и «освободить чернокожих», но мы не будем ковыряться в мотивации Антихриста. Нам Богородица не велит.
Пятидесятилетняя годовщина жестокой драмы день в день совпала с российской премьерой «Однажды… в Голливуде», чем тоже вызвала у нас ложное чувство сопричастности.
Тарантино смотрит на эти события как великий гуманист, кем он, собственно говоря, и является. Многие независимые режиссеры его поколения (от Ларса фон Триера – и ниже) пестовали мизантропию, предпочитая думать об уничтожении человечества, но Квентин человечество спасает, используя для этого свое фирменное веселое мультипликационное насилие, неизменно критикуемое SJW и прочими доброхотами.
Эту специфическую дискуссию о том, кто тут на самом деле добро, а кто зло, Тарантино наглядно отразил в девятом фильме: «дети Мэнсона» объясняют свое право убивать голливудских жителей тем, что те в своих фильмах учат убивать всю страну.
К моменту данной реплики «семью Мэнсона» – SJW образца шестидесятых – нормальный человек может только ненавидеть, но не потому, что она как-то особенно злобно ведет себя в кадре, а за счет восхитительной игры Марго Робби (Тейт).
Только последняя скотина – кровожадное чудовище способно сделать больно этой очаровательной дурочке.
К сожалению, игры с моралью и дымящимися внутренностями занимают не более 10% картины. В основном Тарантино смотрит на 1969 год глазами ребенка-синефила, пересмотревшего все приключенческие сериалы того времени. Для него закат «золотого века», где кинематографическое насилие почти отсутствовало – это личная травма, которую он свел к ностальгии по аляповатым телеприключениям ковбоев, шпионов и астронавтов.
Собственно, в своих фильмах он почти всегда обращался к прошлому, собирал его образы по крупицам, вставлял их в собственную яркую мозаику. Нынешняя состоит из мелодий, афиш, телеменю, забытых фамилий, цветастых машин, вспыхивающих неоновых вывесок, желтков солнца над прерией, насупленных бровей под широкополыми шляпами и безостановочного курения в кадре.
Беда в том, что это значительно скучнее, чем то же самое, но про гангстеров, якудза, нацистов и работорговцев. Это не беда Тарантино, снявшего, пожалуй, наиболее личный свой фильм. Просто эта конкретная мозаика наиболее далека от российского культурного кода с единственным исключением в лице Брюса Ли (малоизвестный актер Майк Мо). Фильмы про ковбоев в нашем коде есть, но какого-нибудь Уэйна Мондера нет (вместо него, наверное, Гойко Митич), а Тарантино делает ставку именно на частности, приглашая в путешествие по удивительному миру классической датской мультипликации или средневековой китайской оперы, про которые здесь известно только то, что они когда-то были. Вот тебе Сыма Сянжу, а вот Янник Хаструп, да смотри, не перепутай.
Чтобы воспринять фильм «Однажды в… Голливуде» так, как он задумывался, нужно быть американцем. Не просто что-нибудь знать про голливудские шестидесятые (и на этом основании утверждать свою близость к Америке), а смотреть то же телевидение, которое смотрел Тарантино, пока его советские ровесники бегали в валенках по горке ледяной. Это заведомо чужой гламур, собранный в очередном «кино о любви к кино» и встретившийся с кровавой бандой Мэнсона на ранчо Спэн, которое некогда использовали в качестве декораций телевестерна.
Столь же ограниченный набор чувств испытает американец, посмотрев, допустим, фильм «Стиляги». «Потому что в Америке нет стиляг», но не только поэтому. Если какой-нибудь Альф любим по обе стороны океана, то Хрюша отнюдь не интернациональная свинья – от его появления американское сердце не екнет, как не екнет русское от кумиров из американского «Останкино».
В красивом мире «Однажды в…» слишком много ездят, слишком долго молчат, слишком часто прикуривают, а практическая невозможность оценить большинство разбросанных по нему «пасхалок» делает картину сложной для восприятия, затянутой, а местами и откровенно муторной, как просмотр фотографий с чужого отпуска в Гаграх (Лос-Анджелес – та еще деревня).
Другое дело, что наряду с будто бы поддельными елочными игрушками (которые «не радуют, блин»), в картине присутствуют и обязательные тарантиновские аттракционы, каждый из которых по отдельности безоговорочно великолепен.
Вот актер, который хорошо играет плохо играющего актера, а потом гениально играет этого же актера, когда он вдруг начинает играть блестяще. Вот диалог с восьмилетней девочкой о системе Станиславского. Вот драка Бреда Питта с «Брюсом Ли». Вот ступни Марго Робби (мэтр верен своему фут-фетишизму). Вот вам, в конце концов, работа ручного огнемета, а что еще для счастья-то нужно?
Но в конечном счете российский зритель узнает только то, о чем знал заранее. Что Леонардо Ди Каприо – один из лучших актеров современного Голливуда, давно превзошедший своего кумира и учителя – Роберта Де Ниро. Что харизма Бреда Питта неисчерпаема. Что Марго Робби чудо как хороша. Что Тарантино умеет снимать кино про кино. И что жителям Мытищ нечего делать на голливудском празднике жизни.
Впавшему в лирическое настроение гению на это, конечно же, наплевать. Чужие непоняточки – не угроза его стилю и его статусу. Чего нельзя сказать про реалии современного Голливуда, вычурное безумие быта которого бросает вызов даже лучшим постмодернистским работам Т.
К примеру, упомянутого выше телемаэстро Уэйна Мондера играет Люк Перри, не так давно скончавшийся и похороненный в биоразлагаемом костюме из грибов. В споре метафор теперь побеждает жизнь, даже если это метафоры от самого Тарантино.
