Новосибирский Музей славы воинов-сибиряков сделал экспозицию фронтовых писем. По словам историков, сегодня их уцелело очень немного. Но даже обрывки пожелтевшей бумаги могут рассказать многое о жизни тех, кто каждый день смотрел в глаза смерти. Несмотря на то что каждое письмо подвергалось обязательной цензуре.
«Выше черты не пишите!»
Такого количества писем, как во время Великой Отечественной войны, в стране не писали ни до, ни после. За месяц управление военно-полевой почтовой службы обрабатывало до семидесяти миллионов отправлений. Несмотря на это, писем, написанных на фронт, сохранилось немного. Да, каждый солдат ждал любой весточки от родных, письма перечитывались по несколько раз, кто-то заучивал их наизусть. Но хранить бумаги при себе было неудобно и даже запрещено — мало ли какие сведения попадут в руки врага. Приходилось сжигать.
Письма самих фронтовиков во многих семьях хранили как реликвии, но время не пощадило бумагу. Стирались и карандашные строчки. Сегодня любое такое письмо можно приравнять к музейному экспонату.
— В начале войны военно-полевое управление столкнулось с тем, что при таком масштабе переписки попросту не хватает конвертов, — отмечает научный сотрудник Музея боевой славы воинов-сибиряков Александр Беседин. — Поэтому в обиход вошел лист бумаги, сложенный в виде треугольника. То есть письмо одновременно становилось и конвертом. Далеко не сразу появились военные открытки и специальные бланки с лозунгами, картинками и обязательным указанием: «Выше/ниже черты не пишите!» Последнее — для удобства работы цензоров.
Уже 6 июля 1941 года было принято решение о цензуре фронтовой почты, был введен ряд запретов, в том числе не разрешалось заклеивать письма. Еще одним регламентом стал объем — не более четырех страниц.
«Прошли всякие «сроки»
Солдатские «треугольники» нередко терялись в дороге, и это подтолкнуло к созданию на московском радио передачи «Письма с фронта». Дикторы зачитывали послания фронтовиков и наоборот, недошедшие до бойцов строки из дома. Если письмо зачитали по радио, считалось, что оно доставлено. По словам Александра Беседина, военные часто писали о том, что не получили от родни ответа на свое предыдущее послание. И речь не только о рядовых бойцах, на это жаловался, к примеру, даже Константин Рокоссовский.
— В начале войны он долго не мог отыскать родных. Его семья была эвакуирована в Новосибирск: жили сначала в доме на улице Горького, потом по адресу Красный проспект, 78 в квартире N 18, — поясняет Александр Беседин. — Со временем работа военно-полевой почты наладилась, а вот в первые месяцы многие писали домой с обидой, полагая, что родные просто не хотят послать им весточку.
Так думал и будущий Герой Советского Союза новосибирец Ефим Гриценко. «Юля! Уже прошли всякие «сроки», а от тебя все нет и нет письма. Почему? Если ты так будешь писать, то я сойду с ума и, честное слово, не напишу ни одной строчки. Уговаривать тебя не буду, ты обязана писать, а если не хочешь, то так и скажи», — пишет в сердцах сибиряк. Но уже через два дня он отправляет новое письмо с извинениями, дождавшись запоздалого ответа на предыдущие послания.
«Выжить и мстить»
Супруга Ефима Гриценко сохранила 181 письмо мужа, на основе которых была издана книга о герое из Новосибирска. По ним можно отследить, как менялся характер человека, постоянно находившегося на передовой. Уже к концу 1941 года из писем исчезают бравурные лозунги в духе газетных «агиток», на их место приходят собственные впечатления от ужасов войны. «В селе Старолесье я видел девочку, ей около двух лет, она кричала страшным голосом, когда услышала гул фашистского стервятника: «Мама, молет!» — «Мама, самолет». Хотелось схватить эту девочку, целовать и плакать, чтобы в какой-то мере успокоить ее. У этой девочки бомбой убило бабушку и старшую сестренку», — пишет Ефим Гриценко.
Ничего удивительного, что письма советских бойцов были пропитаны ненавистью к врагу. После всего увиденного солдаты отказывались называть противников людьми. «Проехал через города, где побывали немецкие псы, — пишет еще один новосибирец, — Видел виселицы, стены, где происходили расстрелы мирных жителей нашей страны. Там, где красовались здания, остались одни развалины». Дальше угол письма оборван, но угадываются полустертые слова: «Выжить и мстить».
Но не обо всем бойцы могли написать домой.
— Цензура работала беспрестанно. Несмотря на то что полностью забракованными оказались лишь 0,1 процента писем, к очень многим цензоры приложили свою руку, — подчеркивает Александр Беседин. — Вымарывались географические указания, название местности, чтобы враг не узнал ничего случайного о перемещении солдата. Вычеркивались даже некоторые имена. И уж, конечно, любые намеки на критику происходящего.
И действительно, в письмах Ефима Гриценко очень часто говорит примерно следующее: «В письме рассказывать нельзя, вот вернусь с победой и расскажу». А дочери отвечает даже так: «Теперь вы сами должны догадываться, а указывать фронт нельзя, тетя-цензор ругать будет».
Рассказать свои военные истории семье Ефим Гриценко не сумел. Его призвали в августе 1941-го, он прошел всю войну и погиб 25 апреля 1945 года при штурме Берлина за несколько дней до намеченного вручения ему звезды Героя Советского Союза.
Нередко семья получала известие о гибели фронтовика из письма его товарищей. В новосибирском музее хранится такое послание, написанное размашистым почерком на оборотной стороне страницы из учебника по войсковой разведке: «Мы хочем вам доложить, чтобы вы не писали ему письма. Он убит. Он был в разведке, ну и мы ходили в разведку. Его ранило тяжело в живот, и он умер. Ну и мы получили ваше письмо и решили дать ответ. Я тоже из Омской области, моя фамилия Тишкин».
Кстати
Есть в музее и пара писем, отправленных домой немецкими солдатами. На конвертах — цветастые марки с профилем фюрера. А вот содержание писем, по словам Александра Беседина, оказалось не слишком интересным. Солдат спрашивает, как поживают соседи, да передает привет родне. И все. Известно, что в немецких войсках цензура была едва ли не жестче, чем в Красной армии.
